Наиболее интересной для меня является, по роду профессиональной деятельности, цвето-пространственная составляющая национальной картины мира. Нацеленность исследования на культуру Японии случилась, не зависимо от меня – она сама постучалась в двери кафедры интерьера ДВГТУ в лице Ольги Евгеньевны Сумароковой, представляющую Японский центр во Владивостоке.
Вниманиек соседу (Японии) было привлечено в связи с подготовкой к приезду Уэно-сэнсэя – маэстро икебаны. Мне со студентами, необходимо было для себя ответить на вопрос: «Что меня привлекает в традиционном японском искусстве икебана?». В результате размышлений получилось, что если не задаваться конкретной целью составления букетов, то для дизайнера-интерьерщика в икебане есть свой интерес – увидеть истоки утонченной поэтики современного японского дизайна в устойчивости иммунитета традиционного искусства (икебаны).
Невозможно преодолеть склонность русского ученого к логическим конструкциям, обнимающим пространство и время, эволюционным моделям и всякого рода парадигмам… Сталкиваясь с непостижимостью Иной культуры хочется, если не «раскусить», то хоть «откусить» и «переварить» ту ее часть которая тебе наиболее близка и интересна. Переварить – усвоить – сделать своим, а значит обогатить свою культуру или хотя бы понять собственную оригинальность, глядя в чужое зеркало.
Традиционно культура Европы и Азии противопоставляются, а самобытность русской культуры видится в ее непреодолимой двойственности (бинарности) и непризнанности с обеих сторон. При простом делении культурного поля надвое, всегда возникают сомнения… Все-таки это культура, а не инфузория-туфелька. Да и свою русскую культурную особость или может быть, наоборот встроенность в обе культуры разом, хочется увидеть и обосновать.
Подтверждения нашей непричастности к азиатской ментальности видны сразу. Японское выражение «сузить глаза» – обозначает «радость» и «раскрыть глаза» – гнев [1] . По-русски, наоборот «раскрыть глаза от удивления» и «подозрительно сощурился», «глаза сузились от ярости» – совсем другие эмоции. Неизменный черный цвет глаз японца так же сыграл свою роль в цветовой маркировке «добра» и «зла», отличной от европейской, где белое обычно – добро, а черное – зло. Японцы говорят: «Пока глаза черны», это означает «покуда жив человек». Здесь возникает неожиданная перекличка с восприятием черного цвета как цвета жизненной силы у африканских народов. Да и традиция буддийских монахов во время медитации смотреть на черную стенку ни как не перекликается с нашим любимым делом – размышлять, глядя на белый потолок.
Известно, что каждая культура «смотрит» физиологически одинаково, а воспринимает мир по-своему. На первый взгляд все просто – налицо инверсия культурного поля Азии и Европы. Знаком с европейской культурой – переверни – получишь Азию. Но даже человек наивный не станет утверждать, что эти две великие культуры однородны и между ними нет диалога. Следы диалога культур, близких и далеких, надо искать в традиционной национальной культуре. Истоки формирования традиционного искусства Японии прячутся в глубине веков – попытаемся разглядеть их «широко прищуренным глазом».
Движение по созданию гигантских сооружений сохраняется вплоть до IХ века. С Х века в Японии маятник большой политики резко смещается от экспансии – захват северных земель, к положению интернации (отказ от посольств в Китае и Кореи). Объективно страна, даже прирастая землями, оставалась бедной ресурсами. Происходит переориентация нации на минимизацию потребностей, а соответственно начинает действовать вполне естественный принцип минимизации затрат [3] . Именно в этот исторический момент формируется потребность нации в миниатюризации. Даже в японских мифах (а мифы, как известно склонны к преувеличениям) мы не встретимся с гигантами и великанами. Наступает эпоха, которую можно назвать эпохой миниатюризации.
Исторические хроники, требовавшие широкого взгляда в целом на страну, заменены указом императора на поэтические антологии. С этого момента о японском взгляде на мир мы судим по поэзии. Основной темой для сложения стихов является смена времен года, любовные переживания… – пространство страны «свертывается» до конкретной детали или переживаний конкретного человека. Началось движение миниатюризации и поэтизации действительности с императорского двора. Как и положено, по статусу установки «сверху» были восприняты в первую очередь аристократами и в последствии получили всеобщее распространение. Признаки проявлений любви японцев к путешествиям не покидает поэзию – их можно проследить по персонажам (кони, олени и т.д.). Позже и эта страсть улеглась, и страна становится оседлой. Каждый занимается освоением ближнего пространства: аристократы – пространством дворцов, крестьяне – пространством дома и рисового поля. Жизнь каждого протекает в четко ограниченном пространстве. Именно внутри этого пространства комфортно – за пределами хаос.
В японской литературе средневековья постоянно присутствуют картины ближнего плана и описание душевных состояний. В России литература «потока сознания» (Достоевский) пришла к этому в ХIХ веке, а западная литература (Пруст, Джойс) лишь в прошлом веке. Важность зрительного контакта при принятии решений, по утверждению знатоков японской жизни сохраняется даже в современной деловой жизни Японии.
Сложность национально культуры Японии порождает многообразие и неоднозначность ее трактовок. Например – «близорукость» восприятия, лишает японцев абстрактного мышления, требующего отстраненности от объекта изучения [4] , что исключает возможность вклада японской философской мысли в сокровищницу европейской философии. Мне напротив представляется, что для японского мышления вообще противоестественно отделение эстетики от философии, кроме того, для специфичного восточного (буддийского) мышления не нужно буквально по-европейски ногами изучать мир или мысленно «взлетать орлом» над ним. Важно прийти к умению увидеть, распознать целое в части – остальное суета-сует. Для меня в этом синкретическом умении увидеть космос в зазеркалье капли росы – Великая Мудрость и Безграничность японского пространственного мышления.
При посещении даже современного японского дома не покидает ощущение, что он внутри намного больше, чем казался снаружи. Этот поразительный эффект восприятия происходит из отточенной веками традиции организации внутреннего пространства, его продуманности до мельчайших деталей, предельной функциональности и аскетизме быта (внешнее городское пространство японцы до сих пор не научились рационально организовывать – найти дом по адресу в жилой застройке затруднительно). В русском доме все наоборот. Почему?
Особенные, специфичные черты национальной культуры формируются под влиянием многочисленных факторов в многообразии их комбинаций. Причем доминирование этих факторов меняется в течение эволюционного времени. Но особенности природного пейзажа изначально формирует образ природы в национальной картине мира. Влияние природного фактора на формирование ментальности нации является изначальным, безусловным и достаточно постоянным. Ландшафт – это первичная форма организации пространства, поэтому понятие «комфортного пространства» особое для каждой нации надо искать именно в природных особенностях.
Целый ряд выдающихся историков русской культуры определяют склонность менталитета русского человека к пейзажному мышлению. Пейзажное мышление – «это больше чем образ земли в душе. Это способность к узнаванию в природе и перенесению в природу того, что я бы определил как национальный образ истины» [6] . Я полагаю, что любой национальной культурой постоянно вырабатывалась способность воспринимать и воспроизводить духовные понятия в ландшафтных формах. Для этого выбирались устойчивые образы и представления: солнце, дерево, дорога, река, небо…Взгляд человека, устремленный в такое насыщенное смыслами пространство, постепенно приобретает новое качество – «от предметов низменных и ничтожных, как бы по лестнице какой, возводил взгляд к предметам возвышенным и совершенным». Это формула того, что мы сегодня называем пейзажным мышлением, содержится еще в древнем послании патриарха Филофея [7] . Наверно такой (осмысленный) взгляд на природный ландшафт присутствует в любой национальной культуре. Другое дело, в каких формах это умение национальной культуры проявлялось, и в какой степени доминировало в формировании национальной картины мира.
Для русского человека, возросшего на бескрайних просторах нашей страны, именно расстояния (тяга к горизонту в поисках других людей), отсутствие единого эстетического эталона природной красоты (в бесконечном разнообразии ландшафтов) наряду с другими факторами [8] определило приоритет внешнего пространства (экстерьера) над интерьерным. Даже сегодня, для нашего пространственного мышления (вывод сделан на основе многолетнего педагогического опыта) в процессе проектирования (моделирования по представлению) всегда более сложно представить внутреннее пространство, чем градостроительное или мысленно «облететь» объемную форму.
В японских садах есть все – реки, деревья, горы, леса, пруд-океан, острова, только очень маленькое, часто условное и расположенное за стеной дворца или дома. Остров, окруженный водой без моста – символ Рая, в который попасть не так просто. Это обстоятельство делает японский сад, не просто миниатюрным одомашненным фрагментом природного (не всегда безопасного в реальности) окружения, а моделью мира. Именно в этих садах, а не на воле произрастают цветы – объекты поэтических вдохновений.
Одомашнивание и миниатюризация дикой природы – особенность японского взгляда на природу. Эстетическая оценка территории страны на то время уже была завершена путешественниками, описавшими свои восхищения по поводу конкретных мест и природных объектов. Начитанность, осведомленность хейанского аристократа об особо ценных эстетически объектах природы позволяет ему по представлению, не входя в непосредственный контакт, вызывать в своей душе поэтические образы природы.
Интересна перекличка ситуации с Россией екатерининской эпохи, когда в высшем обществе вдруг возникло стремление следовать «натуре», новое поэтическое чувство природы. В усадьбах, пейзажных парках во множестве появившихся во всех уголках России, был повторен традиционный опыт создания исторического пейзажа земли, но условно и в меньших масштабах! Не случайно просвещенные современники воспринимали пейзажные опыты Андрея Болотова как «новый вид искусства». Ностальгически – поэтическое желание иметь рядом с собой миниатюрный фрагмент родной природы, не покидая пределов своих владений, наверно естественная интернациональная потребность аристократии (разница лишь в размерах владения). Здесь, все-таки, надо отметить разницу между русской (европейской) и японской версией миниатюризации сада. Разница состоит в степени условности воспроизведения образов природы, абстрактности природных символов в создаваемых парках, садах.
В итоге предшествующих рассуждений, очень обобщенно-условно, можно нарисовать модель ПРОСТРАНСТВА, закрепленную в менталитете японца и определившую во многом генезис его национального восприятия. Человек Хейана подобно человеку–улитке находился в своем доме с маленькой миниатюрной моделью мироздания в виде икебаны. Пространство созерцания резко сужается до интерьерного. Томик стихов предшественников-путешественников помогает воспроизводить в воображении пейзажи, звуки и запахи мест, где никогда не бывал. Именно поэтому, наверно, планы средневекового дома и участка IХ-ХII века были очень точны и подробны в отличие от карт архипелага.
Эта страсть к минимизации интерьерного пространства и моделированию в нем символического природного пространства остается в японской культурной традиции навсегда. Так же как и традиции построения стиха от дальних планов к детали, движение веера к себе… Все что нужно японцу (добро) принесет к дому ветер – в отличие от русской поэзии, где белый парус вечно мечется, что-то ищет, а ветер непременно уносит что-то вдаль (шапку, стаи туч, вообще дует на всем белом свете и тут же ирония по этому поводу – «хорошо – там, где нас нет»). Одной из определяющих особенностей японского национального восприятия пространства мне представляется именно «свернутость» ландшафтного мышления, соподчиненность его интерьерному мышлению. В этом кроется ответ на вопрос – « Почему в русском доме все наоборот?». Потому что, действительно, все наоборот – в русской ментальности ландшафтное мышление доминирует.
Метонимичностьнаряду с метафоричностью в художественном языке – национальная особенность, воплотившаяся в искусстве японской архитектуры и дизайне предметно-пространственной среды. Это довольно редкое для европейского менталитета сочетание тропов художественного языка искусства архитектуры (как правило, ассоциативного), составляет наверно одну из существенных особенностей пространства в картине мира Японии (когда часть представляет целое).
Японские архитекторы, создавая интерьерное пространство дома как свернутую модель мира, не могли неподметить изменчивость этого мир а . Свойства внешней среды изменяться выразилось в организации интерьерного пространства (как добросовестной модели внешнего пространства) через мобильность, возможность трансформации. Приемы трансформации интерьерного пространства оттачивались веками, достигнув совершенства, являются сегодня эталоном для современного европейского минимализма.
— синкретичность, нераздельность философских и эстетических представлений о мире, создало предпосылки ко всякого рода смысловым «свертываниям» понятий (природный ландшафт… и др.) и «включенности» их в интерьер (синтез буддизма и синтоизма).
Именно эти особенности делают притягательным для современного европейского дизайна наследие традиционной японской культуры – ландшафтный дизайн вдохновляется условностью японского традиционного сада, дизайнеры интерьеров, склонные к минимализму и футуризму, видят первоисточник в традиционном японском доме, а сами японцы (со слов Уэно-сэнсэя) умеют разглядеть прообразы дизайна «Тойоты» в пластике скульптуры Будды.
Предвижу справедливый упрек читателя – формирование японской культуры не заканчивается вместе с эпохой Хэйан, вполне возможно и не все знатоки японской культуры считаютэтот период наиболее значимым в эволюции национальной культуры. Возможно, но меня интересовал момент «переваривания», адаптации чужой импортируемой культуры в свою. Мне кажется, именно на такой фазе качания маятника развития (стадии интернации – внутренней реорганизации системы) можно рассмотреть изначально-главное в японской ментальности. И это главное, позволит высветить уникальность японского понимания пространства в сопоставлении не только с европейской культурой, но и среди азиатских культур.
Композиционный метод дизайнера формируется путем обогащения базовой теории архитектурной композиции за счет “впитывания” различных аспектов современной художественной культуры: элементов архитектурно-пространственной сценографии русского театра, метафорической парадоксальности польского дизайна, функциональной вещественности немецкого, выразительности неореализма итальянского кинематографа, а так же полифонии фольклора народного праздника, ритуальности первичных форм искусства и т.д. По праву в этом ряду занимает свое почетное место – лаконичность японского традиционного искусства и утонченность поэтики техницизма ( стертые и сложные метафоры, метонимичность)современной японской архитектуры. В любопытстве дизайнера ХХI века к ИНОМУ, гнездится межвидовая, историческая и интернациональная открытость искусства средового дизайна – что является залогом подлинного эстетического богатства и безграничных перспектив развития его композиционного метода.
Японии случилась, не зависимо от меня – она сама постучалась в двери кафедры интерьера ДВГТУ в лице Ольги Евгеньевны Сумароковой, представляющую Японский центр во Владивостоке.
