Как-то вечером, блуждая меандрами всемирной интернетовской паутины — в пустой надежде различить правду и ложь, реальность и ее симулякры, — наталкиваюсь на имя: Александр Миндюк. Основатель одного из лучших в Украине отделений онкогематологии. Главный врач Чернобыльской больницы во Львове. То есть Львовской областной детской специализированной клинической больницы. А в народе — Чернобыльской. Потому что там лечат детей от онкологии.
Уже на то время, как я это читала, прошло 40 дней после его ухода из жизни. Кто-то пишет: «Врач от Бога». Какие-то некрологи — формально-нейтральные. Какие-то — с глухим упоминанием, что покончил с собой. Что врач в своем кабинете перерезал себе вены…
Вспоминаю. Не верю. Середина 1990-х. Знакомлюсь в Главной больнице города Кремоны с врачами из радиологии. Они вызвали меня — хотят проверить на радиацию мою дочь: вернулись ведь из Киева. Говорю: «Нет». Ведь сколько людей там ПРОСТО ЖИВУТ — и даже в Зоне. Не слушают. Проверяют ребенка. Завязывается разговор. Присоединяются волонтеры — переливания крови и пересадки органов. Мне пишут: во Львове больной мальчик. Рак крови. В Украине уже не было шансов его спасти. Волонтеры решают привезти его в Кремону. Возникает целая структура — все идут на помощь: врачи, медсестры, волонтеры, мэрия, шофер из Львова — молодой парень, который везет ребенка с отцом в Кремону. У его ребенка было то же. Но в больнице Миндюка девочку спасли. Львовские врачи встречаются с итальянскими коллегами.
Не успев опомниться, оказываюсь в центре этого потока солидарности. Не умолкает телефон. Наш дом становится телефонной станцией, приемным пунктом больницы. Езжу с врачами по больницам Ломбардии, изучаю проблемы переливания крови. Светлые стерильные коридоры итальянских больниц, идеально налаженная система донорства, термические колыбели для недоношенных младенцев, десятки итальянских врачей, отзывающиеся отовсюду — консультациями, медикаментами, структурами. Украинские врачи, тоскливо оглядывающиеся на этот мир: на то время в Украине не было даже марлевых повязок. На то время на Львовщине люди иногда падали в обморок от недоедания.
Пробуем также с Киевом. Невозможно: бюрократические заслоны на каждом шагу. Конечно, со стороны Украины. Кто требует деньги, кто смотрит с подозрением: разве можно понять, что кто-то хочет просто помочь, — не собираясь при этом наживаться? Врач из киевского «Охматдета» рассказывает, что медперсонала практически нет. Матери умоляют врачей оставить их вместе с онкобольными детьми. Ради этого становятся уборщицами. Детей после химиотерапии рвет — матери моют пол. Так им разрешают спать рядом с их обреченными детьми. «Вы не знаете, какой этот ад», — говорит мне врач. Нет денег на лекарства, медикаменты, питание. В конце концов, нет лекарств. И медикаментов. И еды…
Чувство бессилия. Но и надежды. Все сосредотачиваются вокруг одного ребенка. Мальчику 14. У него светлые прощальные глаза. Понимает. Моя малышка порхает около него, фотографируются. Мне страшно.
Директор Главной больницы Кремоны Феличе Майори — против сотрудничества. А его разрешение — решающее. Высокий, худой, аристократичный, с лицом Макиавелли. Иду к нему на прием. Знаю, что проиграла. Не разрешит лечить. Это большие деньги. Деньги итальянских налогоплательщиков — больница государственная. Еще большая ответственность. В его скептических глазах читаю свое поражение. Лениво перелистывает бумаги на столе. Делает вид, что слушает. Мы — сумасшедшие: ребенка уже везут сюда. Просит прийти в следующий раз. То же невозмутимое лицо.
Прихожу в следующий раз. В кабинете — инженеры. На столе — чертеж построения центра пересадки костного мозга для львовской больницы. Все готово к приезду делегации и к принятию ребенка. Будут искать по миру донора. Майори улыбается.
А дальше — месяцы и месяцы борьбы за отдельную человеческую жизнь. Поездки во Львов. Пан Олесь. Александр Миндюк. Он и его коллеги — люди, чья жизнь — перманентные баррикады против смерти. Ощущение разницы культур: стерильная медикализированная смерть в Италии — ее будто и нет. И архаично откровенная, кощунственная — в Украине. Майори гордится своей больницей. Он водит украинских врачей по кухне своей больницы в Кремоне. Повара готовят софистицированные фруктовые композиции с громадным ледяным лебедем: празднуют день рождения кого-то из пациентов. Мы переглядываемся с паном Олесем: известно, что такое кухня в украинских больницах. Украинские и итальянские врачи становятся друзьями. Планируют построить в больнице Миндюка центр трансплантации костного мозга. С нами и мэр Кремоны. Без всяких церемоний врачи встречаются с ним на соборной площади за мороженым. Подключаются спонсоры. Рассказывают, как стали миллионерами в Италии, вывезя за бесценок из Карпат леса. Сто долларов на лапу кому-то из мэрии — и тонны леса за границу. Наделали из того леса мебель и продают по всей Европе. Конечно, итальянский дизайн славится. А в Карпатах паводки смывают дома в бездну.
Но потом те спонсоры загружают здоровенные «тиры» медикаментами — и везут в Беларусь. Чернобыльским детям. Их по несколько дней держат на границе — пытаются содрать пошлину. На гуманитарную помощь собственным же детям! Итальянцы прорываются — уже научены горьким опытом. Развозят гуманитарную помощь от дома к дому в белорусских селах — иначе по пути ее разворуют чиновники.
Донора нашли аж в Латинской Америке. Женщину. Привезли в Италию. Пан Олесь учит меня медицинским терминам. У ребенка берут костный мозг — перевести, не ошибиться. Специфика операции такая сложная, что мальчика отвезли аж в Турин к особому хирургу. Он стал родственником десятков семей. Начинал говорить по-итальянски. Перед отъездом подарили ему игры и книжки, какую-то спортивную кепочку, договаривались о футбольных матчах, на которые хотел попасть. Это было лето, мы попрощались до сентября. Умер на руках итальянских волонтеров. Сколько усилий на одну жизнь — и то не спасли.
Святой Боже, а звонки и письма матерей отовсюду! И сколько еще таких историй и до, и после, и постоянно! У кого-то еще есть надежда, а у кого-то ее уже нет. Помню трагический звонок матери, которая также не спасла своего ребенка в Италии: поздно. Все было поздно. Пока нашла средства и возможность вырваться из кучмовской Украины на Запад, ребенка уже было поздно спасать. Та женщина уже просила только одно: помочь ей вернуть свои вышивки, которые она взяла с собой в надежде продать их на лечение ребенка. Ведь ребенка не стало, а жить не на что. А русская, у которой она проживала в Италии, не отдавала, потому что взяла эти вышивки в качестве платы за проживание… Могла быть и не русская, но… Итальянцы, отдававшие свое время, деньги, свое жизненное пространство ради помощи семьям, на которые дыхнул Чернобыль. И «братья-славяне», у которых ничего даром…
Поэтому итальянцы считали, что центры трансплантации должны быть прежде всего в Украине, — лучше вложить средства в структуру на месте, чем тратиться на поездки, на логистику — возможно, с несчастливым, как в этих случаях, концом. Летом 1996-го с итальянской делегацией мы были в больнице Александра Миндюка. Он жил и дышал своей работой. Центром его мира были дети. Сам — гордый отец троих детей, а уже потом и многих внуков. Но у него было их больше — целая галактика страждущих детей в той бывшей обкомовской больнице, которую Миндюк отвоевал для деток. Для него эта больница, переполненная смертью, была его жизнью. Его домом. Пусть то лифт не работал, то лестница еще советская. Но от пана Олеся была непрерывная эманация — тепла и надежности. Убежденности, что и фатальные вещи можно перебороть. Светились глаза. Он поправлял цветы на окнах, проверял, стерта ли пыль с зеркала в коридоре. Приветствовал по имени каждую маму в палатах.
И коллеги пана Олеся были — словно врачи военного времени: самоотверженные, дисциплинированные, готовые в любую минуту отказаться от себя ради тех, кому тяжело. И Львов был иной: гостеприимный и готовый к самопожертвованию. Вселял доверие. На улицах еще не было слышно мата. Было естественным гражданское чувство. Казалось, у Львова был иммунитет: к хамству. К коррупции. К бесчестию. Дышалось свободно и благодарно за благородную душу города.
Хотя сам город был — будто после нашествия Чингисхана. Все валилось и распадалось. В соседней взрослой больнице — на последнем этаже в онкологическом отделении на людей шел то дождь, то снег. В зависимости от сезона.
Тогда итальянская делегация поселилась в гостинице, а я не смогла. Пан Олесь, по моей просьбе, оставил меня в гостевой комнате больницы: должна была понять изнутри, что такое это чернобыльское — да и не только чернобыльское — страдание.
Там мы пересекались с паном Олесем: знал историю каждого маленького пациента. Рассказывал, как вел свою безмолвную упорную борьбу со Смертью.
Ведь это же ЕСЛИ БЫ: если бы содействовало государство. ЕСЛИ БЫ хоть какая-то помощь была от дипломатических структур. ЕСЛИ БЫ чувство, что этой стране небезразлично здоровье детей. А то так: молодой учитель в школе моей дочери взял под свою опеку чернобыльскую семью в Припяти. Ну не мог больше, а одну взял. Мальчику в той семье послал на зиму теплую пуховую куртку. И получил ее назад по почте — густо порезанную. С объяснением: искали наркотики… Словом: и не рыпайтесь помогать. Ишь, куртка. Роберто пришел ко мне, принес другую куртку, я ту куртку привезла, передала отцу мальчика. И на границе меня строго спросили, не везу ли подарки. Потому что за подарки платят пошлину…
Конечно, об этом не скажет телевидение. И газеты напишут разве что львовские. Так, между строк. Кто-то знал. Кто-то слышал. Значительно интереснее то, что рассказывает тот или иной Tabloid: что Кучма и Литвин сходили на футбол, что мэр Харькова «спит с сучкой-охранником», что какой-то телеведущий любит быстрый секс, но считает, что продолжительный — круче, что депутат «рассказал о сексе с мужчиной», а депутатку «обвинили в краже кастрюли и телевизоров». Событий много, нужно уметь выбирать самые важные. И так тогда все прозрачно и понятно, почему в ментальности этого общества отсутствует категория будущего. Потому что завтра будет то же. Потому что на 20-м году Независимости, как и при советском режиме, Власть ведет войну против своего народа.
А общество аккуратно обходит свои трагедии. Свою бесперспективность. Потому что это не стебно. Оно не любит, когда его «нагружают». Оно будет петь и танцевать на гламурном Майдане.
Последняя встреча с паном Олесем была в ночь на Ивана Купала в 1996-ом. Небо — фиолетовый бархат. Национальные наряды, искры огня, взмывающие в небо. Венок, плывущий по воде. Пришло несколько диссидентов из 1960-х. Общее дело — ведь это же дети. Пан Олесь безмятежный и ласковый — сделал, что мог. Маленькие девочки, которые после украинских песен поют «Санта Лючия» и «О, соле мио!». Вдруг на глазах невозмутимого Майори вижу слезы. «Вы — великий народ», — говорит он мне. Благодарит пана Олеся за этот опыт: говорит, что эти годы были самыми важными в его жизни.
Пан Олесь проводил ее глазами. Может, он не сумел перелететь через другой огонь. Чернобыльский. А может, сжег его черный огонь хамства.
Предпочитаю помнить его руку, которой он поднимает с пола плюшевого зайца и тихо кладет его на кроватку около больного раком младенца.
Александр МИНДЮК родился 26 марта 1942 года в семье священника. По окончании школы, медицинского училища и службы в армии поступил во Львовский медицинский институт, где учился с 1965 по 1971 год на педиатрическом факультете, одновременно работая фельдшером кардиологической бригады скорой медицинской помощи. После завершения учебы в институте по государственному распределению три года работал педиатром в Волынской области. С 1974 по 1975 г. работал врачом «скорой помощи». С 1975 по 1990 г. работал во Львовской областной детской клинической больнице «Охматдет». В 1990 году стал первым и бессменным главным врачом Львовской областной детской специализированной клинической больницы, известной на Львовщине как «Чернобыльская». В 2010 году больница получила статус Западноукраинского специализированного детского медицинского центра. Клиника, созданная под руководством доктора Олеся Миндюка, стала образцом новейшей для Украины детской больницы. Здесь были введены прозрачные и демократические принципы управления больницей.
18 февраля Александр Миндюк покончил жизнь самоубийством. Почему он добровольно ушел из жизни, точно не знает никто. Как предполагают его коллеги, «какой-то чиновник мог вызвать господина Александра «на ковер», намекнуть, что ему пора идти в отставку». На сороковой день, когда поминали умершего, дочь господина Александра прочитала вслух предсмертную записку своего отца, в которой Александр Миндюк просит коллег и близких не искать вину в себе. «Это — мой протест против этой бл…кой системы!» — так объяснил он свой поступок, сообщает сайт wz.lviv.ua.
