Как Ресин Москву строил

Глава столичного стройкомплекса Владимир Ресин недавно был удостоен награды президента — памятной медали за строительство объектов к… Олимпиаде-80. Почему еще одна награда нашла героя той грандиозной стройки именно сейчас, в общем-то понятно — подготовка к Играм в Сочи заставила другими глазами посмотреть на Москву олимпийскую и усилия, вложенные тогда в город строителями. Впрочем, Владимиру Ресину, который празднует в эти дни юбилей, есть что вспомнить и кроме этого: на его глазах Москва стала такой, какой мы ее сегодня видим. Почему столица столь неоднозначна, он знает наверняка — поскольку последние сорок лет строил ее своими руками.

— Владимир Иосифович, как думаете, Сочи к Олимпиаде успеют отстроить? Вам ведь об олимпийских стройках все известно…

— Успеют, конечно. Я знаю многих из тех, кто там сейчас бьется, — эти люди строили здесь, в Москве, сложные объекты, а это, поверьте, опыт полезный. И я уверен, что олимпийский Сочи будет даже лучше олимпийской Москвы. Сегодня в распоряжении строителей есть и новые технологии, и современные управленческие модели, и колоссальные ресурсы. Ведь внимание руководства страны к Сочи не меньше, чем к Москве в 80-м.

— Считали. Кто-то рассказывал, что, когда Леониду Ильичу Брежневу представили предварительный расчет того, во сколько стране обойдутся Игры, он засомневался и даже предлагал отказаться. Но все-таки в 1980 году СССР еще мог себе позволить такую роскошь, как Олимпиада. У советского правительства нашлись средства на все объекты — их было порядка восьмидесяти. И нам пришлось строить олимпийскую инфраструктуру практически с нуля. К Олимпиаде вся строительная отрасль СССР вкалывала несколько лет без праздников и выходных. Я в тот год, когда было принято решение о проведении Игр в Москве, был назначен замначальника «Главмосинжстроя». Мне и поручили курировать олимпийские объекты. Кстати, именно с тех пор вошли в обиход субботние объезды московских новостроек. До сих пор это практикую. Главным моим объектом был, конечно, «Олимпийский». Помню последнюю ночь перед открытием Олимпиады?80. Перед комплексом кладут асфальт — идут последние работы по благоустройству. Игорь Николаевич Пономарев, возглавлявший штаб олимпийского строительства, стоит рядом со мной. «Владимир, — говорит он мне, — как думаешь, лучше, чем наш «Олимпийский», есть что-то в мире?» Тогда мы были уверены, что нет — «Олимпийский», рассчитанный на 45 тысяч зрителей, был по тем временам инновационным объектом. Его огромная арена могла трансформироваться в два крупных зала при помощи подвижной перегородки. Здесь можно было круглый год играть в футбол, кататься на коньках, устраивать концерты.

За несколько недель перед Олимпиадой, когда объект сдавали, приехало все Политбюро во главе с Брежневым. Партийное руководство разместилось на трибунах, представив себя зрителями. Что в тот момент переживали мы, строители, даже передать трудно. Но начальство осталось довольно: все, кто строил «Олимпийский», были награждены. Курировал строительство тогдашний первый секретарь МГК КПСС Виктор Гришин. Он нес за все персональную ответственность, ну и контролировал тоже персонально. Не все, кто начинал предолимпийскую стройку, закончили ее на своих должностях. Это при том, что никто не отменял текучки — строительства домов, школ…

— Олимпийская стройка — это точка столкновения амбиций, в том числе и архитектурных, инженерных… Как обсуждались олимпийские проекты?

— За проекты отвечал главный архитектор Михаил Посохин. Главным художником назначили Зураба Церетели. Он украшал дворцы спорта, гостиницы витражами, эмалями… Над проектами работали проектные и архитектурные институты, руководство их рассматривало — принимало решение. Тогда речь шла об амбициях всей страны, а не отдельных людей, ведь надо было построить по-настоящему современные объекты мирового уровня. Крупные арены в самом деле были по тем временам инженерными шедеврами. Одна, например, площадью 32 тысячи квадратных метров была перекрыта тонким стальным листом без единой опоры. Самое тонкое мембранное покрытие толщиной всего в два миллиметра из нержавеющей стали смонтировали тогда над залом спортивного комплекса «Измайлово». Конечно, то, что в 1980 году считалось будущим, тот же «Олимпийский», сегодня я бы сделал уже иначе.

— Объекты — это только часть дела. В предолимпийской Москве мы прокладывали «Северный луч», получивший потом официальное название Олимпийский проспект. Расширили Садовое кольцо, реконструировали Ярославское шоссе и Ленинградский проспект — основные олимпийские трассы. Построили несколько крупных гостиниц, в том числе комплекс «Измайлово» на 10 тысяч мест и «Космос», что на проспекте Мира. Но меня тогда поразило другое решение, которое я по сей день считаю гениальным. Построить из типовых домов микрорайон, снабдить его современной инфраструктурой, вселить туда Олимпийскую деревню, а потом отдать москвичам под жилье — это было очень грамотным экономическим решением. Кстати, именно благодаря Олимпиаде в Москве был достроен Дом правительства на Краснопресненской набережной, тогда — Дом Советов РСФСР. Со времен Сталина правительство находилось в здании бывшей семинарии на Делегатской улице, что у Садового кольца. Проект Дома Советов сделал Дмитрий Чечулин — известный архитектор, автор высотки на Котельнической набережной, гостиниц «Пекин» и «Россия». Я его достраивал, а потом мне пришлось восстанавливать этот дом после событий 1991 года. Хочу отдать должное покойному Виктору Васильевичу Гришину, который всю подготовку к Играм вынес на своих плечах. И именно при нем типовые проекты жилых домов, детсадов и школ стали лучше. Он, например, нашел средства на новое здание Театра на Таганке, хотя и руководил МГК в годы холодной войны, когда почти все средства тратились на оборонку. Но были у него и слабости…

— Необязательно. Иногда идут на пользу. Например, у Виктора Васильевича рос внук, который очень любил рисовать. Гришин показал его рисунки Зурабу Церетели, который увидел в них искру божью и посоветовал определить ребенка в художественную школу при художественном институте имени Василия Сурикова, что в Лаврушинском переулке. В школе той было тесно и убого. И очень скоро на Садовом кольце у Крымской набережной появилось новое здание для этой школы. Для детей Гришин построил еще два театра, хотя в те времена это было непросто: детский музыкальный театр для Наталии Сац и Театр зверей у Самотечной площади, рядом с особняком великого дрессировщика Дурова. Система, которой служил Гришин, обошлась с ним жестоко. Его лишили всех привилегий. Он умер в 1992 году, придя из райсобеса, где хлопотал о пенсии.

— Строителей, как и архитекторов, редко при жизни хвалят — больше критикуют. Зачем вы выбрали такую «нервную» профессию?

— Отец настоял, чтобы я поступал на инженерно-экономический факультет Московского горного института. Мама его поддержала. Отец работал тогда в горной промышленности и хорошо представлял себе эту профессию. Он был очень мудрый человек, сильный и глубоко порядочный. Когда его во времена репрессий посадили и заставляли дать показания на других, он ничего не подписал. Понимаете ведь, какую волю надо было сильную иметь… А когда он получил назначение на высокую должность в Москву, нам через какое-то время дали отдельную трехкомнатную квартиру. Помню, отец сказал матери: «Как же так? Мы только приехали из Минска — нам дали такую квартиру, а вот Лева давно живет в подвале… Роза, давай ему одну комнату отдадим!» Управляющий делами в главке, где работал отец, Лев Фердман стал жить с нами в квартире. Сына нашего соседа звали Семеном. Все его потом знали как замечательного артиста Семена Фараду. Мы с ним вместе учились в школе. Звали его во дворе Семочка, потому что его мама через форточку звала с улицы: «Семочка, иди делай уроки!» Жили одной семьей, Фердманы стали нам близкими людьми. В общем, прав был отец. Как и с выбором профессии.

1 сентября 1953 года МГИ стал моей альма-матер. Мне учиться очень нравилось, я был прилежным студентом. Да и время тогда было легкое, радостное: казалось, весь мир перед тобой, перспективы безграничны. Оттепель… Девушки… Мы модничали тогда с удовольствием — нас уже никто не гонял за брюки-дудочки, ходили на танцы, планировали, что жить будем счастливо и зарабатывать станем много. Такое настроение объяснялось не только оттепелью, но и каким-то общим подъемом: все строилось, двигалось, менялось. Хрущев, который тогда руководил страной, по полной программе удовлетворял свои политические амбиции за счет строительства. Но только не так, как Сталин, который предпочитал знаковые вещи вроде высоток. Хрущев произвел в градостроительстве настоящую революцию. Стояла задача в сжатые сроки дать людям, пережившим войну и сталинские времена, приличное жилье. Быстро и дешево дома можно получить только на потоке. С передовиц не сходили фамилии инженеров Лагутенко и Козлова. Они были авторами метода изготовления железобетонных панелей — отцами панельного домостроения. Имелся у Хрущева еще один помощник, инженер-исследователь по фамилии Садовничий из Киева. Этот инженер делал ставку на железобетон, и его роль была главной в том буме панельного домостроения, который случился при Никите Сергеевиче. Тогда мы все испытывали некую эйфорию, являясь свидетелями того, что дома в Москве пекли как пирожки. Что это были за дома, мы сегодня хорошо знаем — без балконов, цокольных этажей, с крошечными передними и кухоньками. С высотой потолка 2 метра 40 сантиметров… А знаете, откуда взялась такая высота? Прежде в старой Москве и при Сталине потолок отделяли от пола 3 метра 50 сантиметров. Но на нашу беду где-то в Финляндии Хрущеву показали новый дом, а инженер пояснил, что повышает комфортность жилья не за счет высоты потолков, а за счет увеличения жилой площади. Хрущев использовал этот финский опыт, но только в той его части, которая касалась высоты потолка. За несколько лет пятиэтажки «съели» лучшие земли в городах, но это стало понятно уже потом… А тогда общее настроение было таким, что стать строителем мог каждый. Хотя я лично сначала вкалывал на шахте, по профессии.

Читайте также:  Undefasa предлагает лучшую керамическую плитку в мире

— Брежнев в дела Москвы не особенно вникал. С его именем в столице не связано ни одного крупного проекта, хотя руководил он страной почти двадцать лет. Но при нем работал запущенный Хрущевым строительный конвейер. Все крупные проекты реализовывались той же «хрущевской» командой строителей и архитекторов. В свое время Никита Сергеевич сместил с поста главного архитектора Москвы Иосифа Ловейко, не пожелавшего строить Дворец Съездов. На его место выдвинул Михаила Васильевича Посохина. А делами города больше интересовался премьер Косыгин, друживший с новым главным архитектором. Посохина все знают как автора Калининского проспекта (теперешнего Нового Арбата) и комплекса многоэтажек на нем. Меня часто спрашивают, как появился этот проект. Об этом столько легенд ходит… Я слышал и про «вставную челюсть», и про «пятикнижье», но сказать, какова тут доля правды или вымысла, не могу. Не знаю.

Уже спустя годы, в начале 90-х, мой офис находился в одной из этих высоток. Зашел ко мне Виктор Степанович Черномырдин — он тогда занимался строительством нынешней штаб-квартиры «Газпрома» на улице Наметкина. Я как руководитель Мосстройкомитета чем мог помогал, и мы подружились. Помню, стояли у окна в моем кабинете на 13?м этаже и спорили: прав был Хрущев, что прорубил Калининский, или не прав. Судили-рядили и сошлись в конце концов во мнении, что прав был Никита Сергеевич.

— Какой у брежневской Москвы был фирменный стиль? У сталинской — высотки, у хрущевской — пятиэтажки…

— С брежневскими временами у меня ассоциируется появление долгостроя… Тогда жило и развивалось только типовое домостроение, дома подросли до 9, 12 и выше этажей. Даже в центре города строили такие белые плоские коробки. Постепенно, правда, инерция хрущевского бума иссякла. И строительная машина забуксовала. Тогда меня назначили на одну из первых моих руководящих должностей в Москве — я стал начальником бурового участка и застал ситуацию, которую с дрожью вспоминаю по сей день. Прихожу на службу, а там в кабинете главного инженера пьют водку рабочие. Они иногда даже поколачивали своего руководителя… Везде грязь, бардак. Никто ничего не делает. Собственно, своим назначением я был обязан этому бардаку — меня кинули наводить порядок. В других местах, думаю, вряд ли было намного лучше.

— Может, достучалась дочка Галина? Я знаю, вы с ней дружили, часто на разные темы беседовали, могли и об этом говорить…

— Не знаю. Но с Галиной и Юрием Чурбановым мы в самом деле дружили. Многие годы все праздники вместе отмечали, и по сей день дружны с Чурбановым. Когда он вернулся из мест заключения, то пошел работать к нам в стройкомплекс и до пенсии прекрасно там трудился. А когда работал в МВД, то посещал стратегические объекты, возведение которых я курировал тогда. Однажды приехал ко мне на строительство коллектора реки Неглинки — ему интересно было, как это реку в трубу загоняют…

Но кто бы ни довел до сведения Леонида Ильича ситуацию со строительством в городе, дело на какой-то миг сдвинулось. Моссовет и МГК партии приняли совместное постановление о реконструкции Москвы. Решили начать со Сретенки, самого запущенного района в пределах Садового кольца. Декларировалось, что сретенские переулки обновятся года за два. Не вышло.

Потом появился Генплан 1971 года. Это был очень интересный документ. Возникни он при более амбициозном руководителе, Москва сейчас была бы совсем другой. По нему город за пределами центра поделили на семь частей, в каждой был свой центр с высотками, театрами, подземными, заметьте, парковками и площадями. Из конца в конец города до самого МКАД прокладывались проспекты, а также хорды дорог. Сами видите — ни одного задуманного «центра планировочной зоны» за годы правления Леонида Ильича не появилось. Возможно, многих дорожных проблем и вопросов с парковками удалось бы избежать сейчас, если бы те семь центров появились тогда.

Но при Брежневе вообще был наложен запрет на строительство уникальных объектов без разрешения правительства СССР. Зато много сооружали жилья, наращивая этажи. Эти дома были комфортнее хрущевок, но не намного дороже. Квадратных метров жилья с единицы площади земли получали больше. В Москве в год строилось по 5,3 миллиона квадратных метров жилой площади. Правда, к концу правления Брежнева объемы сократились почти вдвое. Но это ведь жилье — все остальное достроить не могли годами. Если бы не Алексей Николаевич Косыгин, Москве пришлось тяжко.

Он пытался реформировать, излечить больную нашу экономическую систему, которая не была нацелена на конечный результат. Все только и думали, как «освоить» государственные деньги. А если конечного результата не было, никто за это не отвечал. При Косыгине мы внедрили хозрасчет, мне тогда очень помогла моя профессия экономиста. В результате я зарабатывал по тысяче рублей в месяц вместе с премией. Прилично получали начальники участков, бригадиры, рабочие. Мы выполняли план в срок и не перерасходовали средства! Тогда у меня возникла крамольная по тем временам мысль: а что, если советский принцип экономики не лучше капиталистического?

Первый раз я увидел, что такое европейский капитализм, когда стал замначальника главка. Поехал во Францию в служебную командировку. Опущу эмоции от самой страны и магазинов, потому что более сильное впечатление произвели на меня местные стройки. Оказалось, при «загнивающем капитализме» строили французы лучше и экономнее. А любой экскаватор «Поклейн» увеличивал производительность труда в десятки раз. Одним словом, я тогда понял, что стройплощадки могут быть совсем-совсем другими. Но отгремела Олимпиада, и мы снова погрузились в застой, и все мои знания остались при мне. Строили тогда очень мало. Так было до самого 1985 года. Потом началась перестройка, а меня рекомендовали на должность главы «Главмосинжстроя». Правда, мое выдвижение чуть было не сорвалось, хотя меня и утвердили на эту должность на бюро МГК. Дело в том, что кабинет заведующего отделом строительства ЦК на Старой площади занял новый человек — Борис Ельцин.

— Да, мы общались. И даже жили в одном доме. Тогда Борис Николаевич был уже президентом. И дом тот он меня заставил достроить. Звонит как-то из машины: «Слушай, а что это за недостроенный дом на Осенней?» Я рассказал, что его строили для епархии академика Чазова, потом произошла непонятная история с бюджетом стройки, пока шло разбирательство, дом забросили. С тех пор и стоит. Он мне велел приехать, посмотреть на эту коробку и сказать ему: можно ли достроить дом так, чтобы президент с семьей мог там жить. Я тогда сильно удивился, убеждал его, что дом совершенно посредственный по планировке, нет спецсвязи, возникнут вопросы с охраной первого лица. Да и негоже президенту жить в таком месте. Тогда он мне признался: «Не хочу жить на улице Косыгина. Подумай, как достроить». Я поехал туда вместе с руководителем ФСО. Поглядели, подумали. В общем, проект переделали, получился нормальный дом с приличными планировками. А Ельцин сам решил, кто будут его соседи. Там тогда и Черномырдин жил, и Гайдар, и Тарпищев, и многие политики… Я и по сей день там живу. Семья Бориса Николаевича тоже. Но все это было потом.

А сначала, когда Ельцина перевели в Москву заведующим строительным отделом ЦК, он решительно взял бразды в свои руки. Настолько решительно, что все кадровые вопросы по московской «епархии» замкнул на себя. Так я попал между молотом и наковальней, между Гришиным и Ельциным.

Мое знакомство с Борисом Николаевичем было драматическим — тогда моя карьера чуть было не закончилась. Ельцин не хотел меня утверждать в новой должности, потому что формально нарушен был ряд процедурных моментов. Хотя причина, конечно, была глубже — нарушение субординации между всесильным первым секретарем МГК и ЦК. Когда мои документы в рабочем порядке поступили на Старую площадь к Ельцину, он отреагировал неожиданно: «Знать не знаю, кто такой Ресин! Мне его не представляли, в отделе и на секретариате мы его не рассматривали». Нашлись в аппарате ЦК люди, заступившиеся за меня. В результате Ельцин согласился меня принять для беседы. Его помощник предупредил, что встреча займет всего десять минут. Но говорили мы час — мне было что рассказать. «Мы тебя согласовываем. Я к тебе приеду», — сказал Борис Николаевич в конце беседы. Приехал через две недели. Поездка наша по строящимся объектам в Москве началась в восемь утра, закончилась в десять вечера. Он вникал во все тонкости… В тот день я понял: это наш будущий первый секретарь МГК.

— Это случилось 24 декабря 1985 года. В тот день пленум горкома партии единогласно избрал Бориса Николаевича первым секретарем МГК. И я услышал его выступление в Колонном зале Дома союзов. С первых слов я понял: нас ждет нелегкая жизнь. Он практически сразу раскритиковал работу Ильи Писарева, секретаря МГК по строительству. И заявил, что не решен принципиальный вопрос — как и куда развиваться городу. А потом отменил большинство прежних постановлений и начал работу над новым планом социально-экономического развития Москвы.

Читайте также:  GIFT REVIEW. Вышел мартовский номер информационно-аналитического журнала о подарках

— Он не успел. Москвой Борис Николаевич управлял менее двух лет. Но потом, чуть позже, я понял, что ему удалось невозможное — изменить траекторию движения нашей неповоротливой строймашины с окраин в центр. Тогда он многое для города придумал, но воплотить это мы смогли только в 90-е и двухтысячные. Это ведь он первым поставил вопрос о расселении коммуналок.

Ни один первый секретарь МГК до Ельцина не говорил о городе так, как он, переживал, что исторические памятники уничтожаются. Однажды на большом совещании возмущался: «Церковь, в которой венчался Пушкин, превращена в контору «Мосэнерго»! Позавчера я ездил туда с министром, он наконец дал согласие перевести контору в другое место».

Один раз, помню, Ельцин рано утром поехал на работу на общественном транспорте. Пришлось ему и троллейбус подождать, потому что без графика ходит, и сквозь толпу протискиваться. Потом устроил чиновникам разнос и за грязь, и за разгильдяйство. Он был жестким руководителем, но не жестоким. Это важно. Без внимания ничего не оставлял. Вмешался, к примеру, в острый конфликт, возникший между общественностью и городской властью. На Поклонной горе сооружался монумент Победы, заложенный еще в 1958 году. Перед музеем планировалось воздвигнуть стометровое Красное знамя с профилем Ленина. Но общество было настроено критически. Вот тогда Борис Николаевич проявил характер, позвонил мне (я тогда был начальником этой стройки) и распорядился прекратить строительство. До сих пор восхищаюсь мощью его решений.

— Тяжело ему было. Помню, как в ноябре 1987 года Борису Николаевичу дали выступить в Большом театре. Многие на том собрании знали, что он фактически снят со всех руководящих постов. На октябрьском пленуме ЦК по законам волчьей стаи произошла типичная для компартии коллективная травля — все на одного. Мне тогда предлагали подняться на трибуну и осудить Ельцина. Я человек далекий от политики, у меня с детства к этому занятию иммунитет — слишком тяжело работа на руководящих должностях при Сталине далась моему отцу и его товарищам. И я отказался. Без всяких политических мотивов, просто по совести. Ведь Борис Николаевич много хорошего сделал для Москвы, поддерживал и меня лично. Я не перестал уважать его, когда он попал в опалу. Даже работая в Госстрое, Ельцин оставался депутатом Московского Совета. Вместе с Михаилом Никифоровичем Полтораниным, бывшим редактором «Московской правды», пришел он однажды на сессию Моссовета. Они сели в сторонке, вокруг них, как водится, образовался вакуум — места были пустыми. Я попросил разрешения и сел с Ельциным, вызвав смешки у сидящих рядом депутатов. Михаил Полторанин съязвил: «А ты не боишься?» Я тогда сказал, что считаю за честь находиться рядом.

— Я почувствовал, что вместо обещанного партией «ускорения» стройкомплекс начал сбавлять обороты. На Старой площади по-прежнему функционировали ЦК и МГК, заседало бюро горкома, но теперь в городе роль первого лица играл избранный председателем Моссовета профессор Гавриил Попов, бывший декан экономического факультета МГУ. Мало кто знает, что именно Попов не дал депутатам «заболтать» проблему приватизации — москвичи ему обязаны бесплатной приватизацией квартир. Он перестроил всю систему городской власти, создав трехзвенную структуру: мэрия — префектуры — субпрефектуры (районные управы). Он же учредил должность мэра. Правительство города — тоже его идея. В 1991 году москвичи впервые выбирали президента России, а также мэра Москвы и вице-мэра. Тогда правой рукой Гавриила Попова стал Юрий Лужков. Кроме должности вице-мэра, он занял должность премьера правительства Москвы. В эту команду я вошел заместителем премьера, руководителем строительно-инвестиционного комплекса. Мне снова очень пригодилась полученная в институте специальность экономиста.

— Но сначала вы попали в самый центр политического пекла. Я имею в виду танки на августовских московских улицах…

— Вообще-то впервые танки появились на улицах Москвы 28 марта 1991 года, и вовсе не для того, чтобы репетировать военный парад. Как потом стало понятно, репетировали будущий путч. Ввести боевую технику в столицу распорядился Михаил Горбачев. А потом было 19 августа 1991 года — день, который я помню в мельчайших деталях. О том, что происходит в городе, я увидел по телевизору. Тут же снял трубку и позвонил Лужкову. Договорились срочно встретиться на Тверской, 13. Надо было принимать решения, что делать и как реагировать, поскольку мэр Гавриил Попов в тот день находился в отпуске в Киргизии и вернуться мог в лучшем случае только вечером. А город должен был реагировать немедленно. Лужков позвонил Ельцину на дачу, а тот предложил ему немедленно приехать. Первый секретарь МГК Юрий Прокофьев тоже звонил Лужкову и тоже предлагал немедленно приехать в горком. Какой выбор был сделан — вы знаете.

Ответить целой танковой дивизии мы могли только… строительной техникой. У нас были бульдозеры, краны, КАМАЗы, которыми можно было блокировать движение танков. Я позвонил всем руководителям строительных трестов, они организовали колонны строительной техники. Ни бояться чего-то, ни сомневаться времени не было — с утра до ночи приходилось не только организовывать помощь защитникам новорожденной демократии, но и работать по обычному графику. Тогда же произошла неприятная история с солдатами… Перед самым путчем мы с министром обороны Язовым договорились: он выделит бойцов, чтобы к первому сентября достроить школы и детские сады — мы не успевали. За это мы давали военным жилье. Когда начался путч, комендант Москвы снял всех солдат и поставил под ружье. Я позвонил Язову и говорю: «Что ж такое? Мы же договорились. Путч как начался, так и закончится. А школы-то нужны к 1 сентября». И он дал команду всех вернуть на стройки.

— Вы о сносе памятника Дзержинскому? 22 августа позвонили домой: мол, на площади Дзержинского вокруг памятника — громадная толпа, которая собирается валить статую! Мой ужин остался на столе. Мчусь на площадь Дзержинского. Статуя еще на пьедестале, но на шее у нее петля из троса, за который тянут люди, чтобы повалить железного Феликса. Могли пострадать десятки собравшихся… Надо было сбить накал страстей, и я дал команду, чтобы немедленно прибыли кран «Главмосинжстроя» и монтажники. Фигуру сняли с постамента, а чуть позднее — в полночь — убрали и статую Свердлова на площади Революции, еще через час — монумент Калинина на одноименном проспекте. Той же ночью была решена судьба памятника Ленину на Октябрьской площади, который народ тоже требовал убрать. Красивый памятник, кстати. Его я возводил вместе с известным архитектором Львом Кербелем за несколько лет до августа 1991 года. Он страшно тяжелый. Я знал, что нет в Москве ни одного крана, который мог бы демонтировать эту статую. Я попросил Попова не сносить памятник сейчас. Надо было составить проект демонтажа, доставить спецтехнику. Памятник стоит — он до сих пор является архитектурной доминантой площади. Я вообще плохо отношусь к тому, когда рушат памятники…

— В те годы в Мраморном зале на Тверской,13, заседал Моссовет, состоявший в основном из демократов. Они вмешивались в повседневные дела мэра Попова и его команды, доставляя массу проблем. Было много и сторонников «обвальной приватизации». Никто не спорит, что приватизация была необходима. Но не хотелось разрушать то, что стабильно работало. Например, стройкомплекс. Если бы мы пошли по пути полной приватизации, огромная армия строителей осталась бы без работы.

Вы помните, как у нас исчезло городское такси? Таксисты окружили муниципальными «Волгами» Тверскую, 13, добились приватизации. Каждый стал собственником машины. Но потом никто не смог с умом распорядиться этой частной собственностью: не было денег на ремонт, запчасти… Исчезли диспетчеры, автопарки превратились в автосалоны… Современной службы такси у города с тех пор нет.

Потом правительство отпустило цены… Цемент, кирпич и железобетон подорожали. Стоимость строительства выросла непомерно. Башенные краны замирали один за другим. И тогда Гавриил Попов добился предоставления особого статуса для Москвы. Президент пошел ему навстречу, издал несколько указов, дав столице право идти по пути реформ своим маршрутом. И тогда избранный москвичами мэр подал в отставку и ушел.

— Видимо, посчитал, что сделал все, что мог. И ведь в самом деле — небо на землю после этого не упало…

— Да, мы разработали план вывода города из кризиса. Решили, что на деньги городского бюджета будем сооружать муниципальное жилье, поликлиники, сады, школы. А остальное должны дать те, кто получил много денег в результате приватизации. На эти средства построим хорошие дома, магазины, офисы и продадим их дорого! И люди платили, причем охотно, за «столичный фактор». Приватизация у нас в конце концов тоже прошла, но мы не разрешили строительным компаниям менять профиль деятельности. И этим спасли стройкомплекс Москвы, тогда как в других крупных городах он просто развалился.

— Тут и вспоминать-то особенно нечего. В конце девяностых в Москве остро стоял вопрос о нехватке торговых площадей, особенно в центре города. На земле строить их негде. Тогда, глядя на опыт западных стран, решили крупные объекты уводить под землю. Съездили в Канаду, увидели подземный Торонто. Я был потрясен, как удобно выйти из лифта в подземную парковку или в подземную станцию городского транспорта, сделав по пути покупки в подземном торговом центре. Канада страна такая же холодная и снежная, как Россия, а освоение подземелья дает людям комфортную среду. Чем мы хуже? Проектировали «Охотный Ряд» в «Мосинжпроекте» и «Моспроекте-2». Это было непросто — подземелье столицы перенасыщено коммуникациями. В 1997 году мы превратили «мертвую» площадь перед Кремлем в оживленное место. А что до критики, которой тогда было много, то критиковали дизайн комплекса, сделанный Зурабом Церетели, его же фонтан «Охотный Ряд» и купол с часами мира. Но если быть до конца честным, то мне важно не столько мнение пары вечных критиков, сколько тысяч людей, которые теперь здесь с удовольствием отдыхают. Кому-то фонтаны нравятся. Кому-то нет, моей супруге Марте например. Мы даже дома по этому поводу спорим. То же самое с «Царицыно». На вкус и цвет товарищей нет. Как сказала однажды мне королева Елизавета II, «архитектура — это дело вкуса». Тогда мы беседовали о здании английского посольства в Москве. Нам этот объект казался чужеродным для Москвы. Королеве Елизавете я был представлен Борисом Ельциным в Москве, во время ее визита. Потом мы встречались в Лондоне, когда открывали мэрию — знаменитое «яйцо» Нормана Фостера. Один из самых спорных объектов в Лондоне, он тоже вызвал у британской общественности массу споров. Но его приехала открывать королева. И этим все сказано.

Читайте также:  В Москве разделят мусор на цвета

Сейчас по логике вы должны спросить про памятник Петру Первому. Я вас опережу. Дело было так. Военные моряки, а вы знаете, что Москва помогает Черноморскому и Северному флотам, обратились с просьбой установить в городе монумент в честь 300-летия российского флота. Памятник Петру, как и храм Христа, нам пришлось возводить под градом критики. Конечно, он бы иначе смотрелся на просторах, у большой воды. Здесь тесновато ему. Но сам памятник мне лично нравится.

— А кому пришло в голову снести и заново построить гостиницу «Москва»? Говорят, Шалва Чигиринский мог кого угодно убедить в чем угодно.

— Шалва тут ни при чем. Гостиница была в ужасном состоянии. Входить в здание стало просто опасно, был случай, когда на голову сотрудникам уже закрытого отеля упал мощный пласт потолка, и люди пострадали очень серьезно. Сначала хотели реконструировать, менялись потенциальные инвесторы и проводили экспертизы — отказывались в конце концов. Когда начали сносить «Москву», оттуда, по оценкам специалистов, выскочило порядка ста тысяч крыс. Это здание построили еще до войны. Фасад облицевали мрамором с Волхонки, где взорвали храм Христа. Но саму гостиницу построили из шлакоблоков, которые и пришли в негодность. Правительству города не хотелось терять этот символ столицы — с ним неразрывно связан не только облик центра, но и множество легенд, с которыми жалко расставаться… Например, про Сталина и асимметрию фасада.

Отсюда и взялась идея воссоздания. Еще появлялась возможность использовать подземное пространство. Тогда же снесли и «Россию» — ее считали архитектурным монстром и воссоздавать не хотели. Планировали построить целый квартал отелей, вернуть рисунок утраченных когда-то улиц. Проект не получился. Скоро по нему будет принято окончательное решение.

— К справедливой критике отношусь нормально, слушаю. И всегда говорю: на то и щука, чтоб карась не дремал. Но есть же и другое. Когда программу сноса хрущевок только запускали, появились люди, которые громко протестовали против этого! Унылые одинаковые коробки объявили памятниками архитектуры, достойными быть увековеченными, как Дом Пашкова. Я даже помню, как про них писали: мол, пятиэтажки являются ярчайшим примером архитектуры модернизма, увлеченной чистой геометрией. Снос объясняли не желанием москвичей жить в нормальных квартирах, а давлением строительного лобби. Стоило сообщить, что на месте застекленной коробки «Интуриста» появится новая гостиница, приближенная по стилю к зданиям Тверской, как тотчас начали оплакивать нелюбимую москвичами высотку. Оказывается, «сносим мы архитектуру, которая уникальна как образец некой честности». Я вдруг узнал, что «Интурист» — блестящий памятник эпохи.

— И все-таки трудно не признать, что градостроительные ошибки были. Вот, скажем, Москва сегодня задыхается в пробках…

— Вопрос о дорогах остро встал еще при Хрущеве. Никита Сергеевич с архитекторами разрабатывал бессветофорную схему движения по городу! Побудь Никита Сергеевич в Кремле еще каких-то несколько лет, и мы бы имели современную магистраль без светофоров, опоясывающую старую Москву. Мое поколение строило столицу по Генеральному плану 1971 года. Как тогда писал главный архитектор Москвы и автор Генплана Михаил Васильевич Посохин, план разрабатывался «ориентировочно по 1985 год, с прогнозом на 2000 год». Как раз в 1985-м к власти пришел Горбачев. И все остановилось окончательно. Помню, в восьмидесятые мы строили дороги и тоннели в районе Лефортова. Там стоял домик, в который Петр Первый приезжал к Анне Монс. Сносить его не давали: некоторые депутаты Моссовета буквально под бульдозер бросались. Однажды рано утром мне позвонил Борис Николаевич, он тогда был первым секретарем горкома, и сказал: «Останови стройку». Я воспитан так, что руководству не возражаю. Но не думал, что остановились мы на 20 лет. Теперь, когда пришел Сергей Собянин, поставлена задача решить проблему. Он уже нашел 120 миллиардов рублей на дорожное строительство, пересмотрев бюджет. Это в два с половиной раза больше, чем в прошлом году. Думаю, за ближайшие десять лет транспортная ситуация коренным образом улучшится.

— Как вы пережили отставку Юрия Лужкова? И как отнеслись к тому, что люди вас называли кандидатом в мэры?

— Отставка для меня стала неожиданностью. Полной. Но находиться в недоумении времени особенно не было: я же был назначен и. о. мэра. Мы сохранили правительство, оно продолжало работать. После назначения нового мэра передал на ходу Сергею Семеновичу Собянину все дела. У меня не было мэрских амбиций. Им должен быть человек лет на 20 меня моложе. У нового мэра должно быть много сил и времени впереди. Я считаю, что мэр в первую очередь должен быть и хорошим хозяином, и тонким политиком. И не зря президент выбрал Сергея Семеновича — он сочетает в себе все необходимые качества. Решительный человек.

— Помните знаменитый блэкаут — аварию на подстанции в Чагине? Тогда, 25 мая 2005 года, я исполнял обязанности мэра. Ситуация была критической — половина города осталась без электричества. Встали многие линии метро, электрички, городской транспорт. Хорошо, что обошлось без паники, ведь во время отключения света в метро застряло более 20 тысяч человек. Жертв удалось избежать, хотя в США аналогичный случай привел к трагическим последствиям. Без света, а в ряде случаев и без воды оказались сотни тысяч московских квартир, больницы… Собралось срочное заседание правительства страны, на котором министрам было дано указание оказать Москве максимальную помощь. Я замкнул координацию деятельности всех служб на себя и регулярно отчитывался перед президентом страны о ходе работ. Ведь угроза экологической катастрофы была абсолютно реальной. Не работали очистные сооружения, и в какой-то момент начальник «Мосводоканала» предупредил меня: «Мы больше не выдержим, придется сбрасывать нечистоты в Москву-реку». Я тогда спросил, готов ли он отвечать за такое решение в прокуратуре. А если нет, то сколько может потерпеть? «Еще полчаса», — ответил он. За эти полчаса мы успели доставить генераторы и запустить станции аэрации. Катастрофы удалось избежать. Тут же мы взялись за энергоснабжение наиболее важных объектов жизнеобеспечения Москвы. К середине дня 26 мая город жил своей обычной жизнью. Та ситуация многому нас научила, мы всерьез занялись энергосистемой города.

— Вы говорили, что у вас самого — иммунитет против политики, но ведь известно, что в строительстве и архитектуре политики не меньше, а то и больше, чем где-либо. Вы себе не противоречите?

— Конечно, когда у Сталина после войны возникла идея построить высотные здания, он хотел, чтобы весь мир видел, как возрождается и хорошеет страна победителей. И так было не раз — каждый новый руководитель видел свою цель в перестройке столицы и требовал ее решить. Как вы думаете, мог ли я, начальник строительного треста, принимать участие в такого рода решениях? Нет, конечно. Я мог лишь хорошо делать свою работу — строить так, чтобы все это стояло веками. Будете меня за это осуждать? Какое же тут противоречие — руководители страны принимают решение, мы его выполняем. Так происходило вчера и происходит сегодня. Я умею делать свое дело и не жалею, что выбрал такую профессию.

— У вас традиционно хорошие отношения с федеральной элитой, с актерами, да почти со всеми… Вот Валентина Матвиенко как-то даже призналась, что обязана вам — вы ее очень выручили с квартирой. Вы всем помогаете?

— Москва всегда была гостеприимной. Я тоже всегда помогаю людям, если могу. И мне помогают тоже, если я попрошу. Знаете, какой мой главный жизненный принцип? «Ты работаешь для людей и с людьми, которые тебе доверяют». Какой бы ситуация ни была трудной, какой бы экономика ни была рыночной, нельзя жить по принципу «человек человеку волк»…

Источник: www.jewish.ru